Алемдар Караманов –  Мне ничего не вспоминалось, ничего. Нет, только моя матушка вспоминалась, я расплакался, нет, я что-то помню, в детстве, как я писал, сидя за столом, всегда без рояля, на линованной бумаге, просто на клочках бумаги.

Некоторые сочинения, может, и неплохие сочинения, которые вошли бы сюда, остались в Москве, потому что я давал это Богатыреву, а он давал Шостаковичу, а Шостакович не вернул. Несколько самых детских сочинений.

О.Ш. У вас прелестные детские пьески. Мама ваша вспоминала, что однажды вы написали пьесу «Моя тайна».

А.К. – Да, это о матери.

О.Ш. – А вы помните сами тот момент?

А.К. – Нет, я совершенно ничего не помню. Я прошел такой огромный творческий путь, накалякал сочинений пять тысяч страниц, что я не представляю, что я сделал, не представляю, это надо изучать в живом виде, в живом исполнении.

Вот когда зазвучало «Совершишася», мы ее сейчас слушаем непрестанно с Томочкой,  экстаз этого удивительного произведения, изумительного, пусть оно несовершенно в смысле оркестровых недостатков, но оно создано моим огромным вдохновением, вот как Гульбис – давайте играйте дальше, дальше, ведь там все-таки десять частей, это же не все, это только начало, там масса прекрасного, ее надо услышать всю, она тогда привлекает, огромное историческое сознание чего-то возникает, хор возникает «Слава Тебе, Господи» и Аллилуйя!